ЧЕЛОВЕК, У КОТОРОГО МЫ ПОБЫВАЛИ В ГОСТЯХ, — НЕОБЫЧНЫЙ И ВНЕШНЕ, И ВНУТРЕННЕ. Он одет не как все. Он живет не как все. Он всегда остается собой — даже здесь, в Петербурге, ходит в яркой казачьей рубахе. Говорит то, что думает, ни под кого не подстраиваясь. Занимается тем, что ему интересно. Любит свою страну. Еще он любит все красивое, а сильнее всего граммофоны (всю жизнь собирал!). Телевизор не смотрит. Объездил полмира, но лучше всего ему здесь — нет, не в Питере, а на Дону. Он проводит там каждое лето. Характер жесткий, это чувствуется в разговоре: если что-то не нравится, то «пропади оно пропадом»! Но зато, если он что-то любит, он скажет об этом так ласково: не «родная земля», а «земелюшка», не «старина», а «старинушка», солнце — «золотой червонец»… Его интересно не только слушать, но и читать (он пишет прозу и стихи). А еще — поет песни (свои!). Вот такой он — Владимир ДЕРЯБКИН, заслуженный артист России, клоун, дрессировщик, побывавший в разных странах со своим знаменитым «Медвежьим театром миниатюр», создатель уникального Музея граммофонов и фонографов в Санкт-Петербурге.

Мое небогатое детство

— Расскажите о себе. Мы знаем, вы казак потомственный…

— Да, я родился на Дону, в станице Гундаревской. Гундари — знаменитые казаки. Потом я жил в станице Каменской. Учился в школе плохо…

— Почему?

— Ну, вот таким я был. Я не хотел сидеть за партой, для меня это была смерть. И я горжусь тем, что война со школьной партой, пытавшейся отобрать мою свободу, закончилась моей полной победой. (Смеется) Так я школу и не кончил.

— Что самое хорошее запомнилось из детства?

— То, что детство прошло на земле. Наши ноги касались земли. Мы любили ходить босиком, мы росли на природе. Я думаю, только природа может дать человеку душу, может сделать его человеком. Поэтому я говорю, что мое небогатое детство было в тысячу раз богаче детства нынешних, современных детей.

— Вы уже знали, кем станете?

— Да, потому что в детстве я увидел цирк, и после этого вопросов, кем мне быть, чем заниматься, больше не было. В 16 лет я покидаю Дон. Мой брат работал в Ленинграде, он позвал меня к себе. И вот об этом я недавно написал стихи:

Рассовал я детство по карманам, Проводнице протянул билет, Попрощался с Каменским вокзалом. Было мне тогда 16 лет.

Дрессировщиком может быть каждый

С ЛЮБИМЫМ дрессированным мишкой

— Как вы стали артистом?

— Не сразу. Брат устроил на водопроводную станцию, и работал я слесарем. А потом я устроился в цирк. Ночным конюхом.

— А дрессировщиком?

— А дрессировщиком — это потом… Помотался я с цирком… Был клоуном, потом попал в «Медвежий цирк» Филатова. Медведи там показывали трюки. И, когда я там работал, у меня возникла мысль: создать театр, где медведи играли бы роли. Роли — это сложнее, зато интересней. И я ухожу от Филатова.

— Где вы взяли медведей?

— Первый медведь приехал из-под Питера, Герасим. А потом — из разных мест.

— Тяжело было дрессировать?

— Дрессировщиком может быть каждый. Вопрос не в дрессуре, вопрос в режиссуре.

— Но нужно какое-то мужество…

— Да ничего там не надо, это все сказки напридумывали. Любого человека дайте мне. Любого приведите, и через 4-5 месяцев он будет работать на манеже. Жестокость, и больше ничего там нет. Жестокость и насилие.

— Жалко было зверей?

— Ну конечно. Когда я расстался с медведями, я написал:

Опустели медвежии клетки, Нет в живых моих близких друзей. Лишь на стенках, как росписи, метки От медвежьих остались когтей. А когда разобрался я в метках, То вдвойне стало жить мне больней: Нет, они расписались не в клетках, На душе расписались моей.

Олег Попов прикрыл меня спиной

— Вы работали вместе с Олегом Поповым. Расскажите о нем!

— Олег Попов… (Задумчиво) Олег Попов прикрыл меня своей спиной, как сам он заявил на одном творческом собрании в Москве: «Я рад, что я закрыл его своей спиной», он только не сказал «от вас». Ну, дело в том, что стать в то время дрессировщиком медведей было не так просто. Я только начал создавать театр, и свой первый номер я готовил нелегально. По ночам я репетировал с медведем, и моей единственной помощницей была моя жена Людмила. Вот так я подготовил номер, о котором позже написали: «Номер мирового класса». Но, когда это открылось, на меня напали. И вот в этот-то момент Олег Попов и поддержал меня, хотя он сам потом попал в опалу. Так мы с ним и познакомились.

— У вас с ним были чисто деловые отношения? Партнерские?

— Ну, как партнерские? Он — знаменитость, он — звезда… Но в интервью программе «Время» в день его 50-летия его спросили: «Кого вы считаете своим учеником?» Он сказал: «Владимира Дерябкина». И потом показали фрагмент моего номера.

— Наверно, у вас было что-то общее?..

— Мы разные во всем. Но просто он любил старинушку, и я любил старинушку. И мы на этом с ним сошлись.

— Вы общались не в рамках работы, за пределами цирка?

— Общались, и он написал мне пять писем, они до сих пор у меня. Одно я, правда, обменял на граммофон. (Смеется)

Пропади оно пропадом!

— Как вы считаете, почему он уехал?

— Не знаю. Он хочет вернуться, но ждет, что его позовут. А его не зовут. Но ведь сам же уехал…

— А может, обида какая была?

— На кого? У него же все было — деньги, слава такая… Но вот — парадокс, парадокс…

— А вот вы бы уехали?

— Я?! Не дай Бог! Мне всегда вспоминается Дон, вспоминается наше казачество, наши прадеды. Какое горе принесла им революция, когда пришлось покинуть свои земли! Для людей это была трагедия! И как же можно после этого уехать за границу? Жить в чужой стране?.. Я этого не понимаю. Я бывал там не раз…

— Не понравилось?

— Пропади оно пропадом! Это не люди! Это черти! Там женщины нет.

— Почему?

— Нет души у нее, как у нашей.

— А если бы все-таки вам предложили?..

— Послал бы подальше! Я мог бы остаться в Японии. Одно мое слово — и меня бы встречали с цветами в аэропорту, как предателей, кинувших Родину. Нет! В 90-е годы уехали многие, я бы не смог это сделать. Но если бы вдруг, по какой-нибудь страшной причине, мне пришлось бы покинуть Россию, я уехал бы только в одну страну — в Белоруссию. Я попросил бы людей Белоруссии взять меня к себе.

Мои граммофоны

ВОТ ТАКИЕ ОНИ красавцы!

— Владимир Игнатьевич, ваш Музей граммофонов — такой интересный! Как вы начали их собирать?

— Когда в цирке работал. Мы были тогда в Краснодаре. Я номер готовил, и думаю: надо поставить сюда интерьер. Хорошо бы найти граммофон. И пошел я по городу, но ничего не нашел. Дед сидел на скамеечке. Я подхожу, говорю ему: «Здрасте! Вот нету, случайно, у вас граммофона?» А он говорит: «Приди завтра, в сарае, по-моему, был». Я думаю: «Не может быть, да неужели?!» И я пришел, и он отдал мне граммофон. Мой первый граммофон… А потом билетерша из цирка — я же всем объявил, что ищу граммофон — говорит мне: «Володя, нашли граммофон!» Я думаю: «Куда еще один?» Но все-таки поехал посмотреть. Приехал — а там другой! Вот так и началось…

— Вы их приобретали на гастролях?

— В основном на гастролях, в других городах. Но немало хорошего я нашел и здесь, в Питере.

— Вы — увлеченный человек? Азартный?

— Да! Без этого нельзя быть настоящим коллекционером. Если мне говорят, что есть граммофон в Кинешме, описывают его, дают адрес, и я еду не завтра, не послезавтра, а выезжаю через час, — тогда я настоящий коллекционер. А вообще, человек без азарта — ничто.

Среди красоты

— У вас не только граммофоны…

— Да. Еще фонографы и патефоны, музыкальные шкатулки, шарманка есть… Тут много интересного.

— А какие у вас чувства возникают, когда вы здесь один, без посетителей?

— Испытываешь все — и удивление, и гордость: неужели это я собрал такую красоту?

— А иностранцы к вам заходят?

— Заходят, и одно только слово повторяют: «Краси-и-иво-о!» (Смеется) Одно только слово у них… А вот я привыкаю. А потом уезжаю на Дон, возвращаюсь сюда через несколько месяцев и опять поражаюсь: красиво!

— Человек ко всему привыкает…

— И все забывает. Подарите ему «Мерседес» — будет радоваться, но пройдет пару месяцев, он и забудет…

— Такие уж мы.

— Человека надо брать иногда, опускать в туалет, потом ставить на солнышко, пусть обсыхает. Когда он после этого отмоется, он скажет: «Господи, какое счастье!» (Смеется) А потом, через годик, опять его…

То, что мы потеряли

А УЖ ЭТОТ, разрисованный — уж очень особенный!

— Когда играют старые пластинки, что вы ощущаете?

— Что пластинка — живая, у нее есть душа. Вальс «На сопках Маньчжурии» очень люблю…

— А вот как вы считаете, люди в прошлом от нас отличаются? Сильно мы изменились со временем?

— Как вам сказать… И тогда были люди хорошие, и сейчас тоже есть. Но вот видите ли… Мне недавно подарили один подстаканник старинный, серебряный. И на нем была надпись: «Дорогому крестному папеньке». Я и думаю: надо же! Это крестный отец, не родной. А какие слова: «Дорогому крестному ПАПЕНЬКЕ». Какое отношение было!

— Что-то мы потеряли…

— Конечно. Мой сын вернулся из Китая, посмотрел, как там относятся к родителям, и говорит: «Папа, больше я не буду вас с мамой называть на “ты”». А у нас раньше тоже так было, на Дону.

— Обращались на «вы»?

— Ну а как же, какое там «ты»? И слова были — «папенька», «маменька». Это до революции. То, что у нас происходит сейчас, катастрофа. Я никогда не говорю «отец» и «мать», а только «папа», «мама», а сейчас как говорят? «А, мать звонила…» Так небрежно… А я не могу так сказать. Мама… МАМА звонила.

ПОСЕТИТЕ МУЗЕЙ ГРАММОФОНОВ! Телефон для записи на экскурсию: 346-09-51, моб.: 8-911-700-00-40

Для чего я живу на земле

— В чем смысл жизни, можете ответить?

— Для меня или вообще?

— Для вас.

— Могу ответить очень просто: я пришел на эту землю, чтоб ее украсить. Вот и все. Я ее украшаю. Я сделал музей, чтобы люди могли приходить, любоваться. Я в цирке работал, чтоб радовать зрителей. Я построил музей Туроверова на Дону (Николай Туроверов — казак и поэт, участник первой мировой, гражданской и второй мировой — прим. К. Р.)

— А что за музей?

— В виде казачьей вышки, или башни. Мне хотелось, чтобы помнили об этом человеке.

— Кто-то вам помогал его строить?

— Я сам. Я граммофоны реставрировал, потом их продавал, и вот на эти деньги потихоньку строил.

— Где это находится?

— Станица Каменская, хутор Хоботок. Будете близко — заходите!

Вопрос к моему народу

— Мы знаем, вы еще и песни пишете?

— Пишу.

— И сами исполняете их…

— Сам. Хотя одну из моих песен, «Заклинание», поет Кобзон. А под другую песню выступал Евгений Плющенко.

— А что это за песня?

— Песня называется «Россиюшка». Когда я написал ее, я позвонил знакомому поэту. Спел ему эту песню. А там есть такие слова:

Жить в России. А жить без России? Да неужто мы сможем так жить? Купола над Москвой золотые Мы кому-то дадим погасить?

И он говорит мне: «Не надо — кому-то дадим погасить. Никому не дадим погасить». А я сказал, что это самое простое — заявить: «Никому не дадим!» Но ведь гаснет…

— Поэтому в песне вопрос?

— Да, вопрос к моему народу: неужели мы все же погибнем?

— Вы считаете, гибнет народ?

— Я считаю, что да. И вот мне не понять, почему. Почему поднимается в мире ислам, а мы гибнем? Народ вымирает. Куда ни пойдешь — всюду водка, наркота… Почему же мы не защищаемся? Почему мы не боремся за себя?

— Актуальный вопрос…

— Да, вопрос актуальный. Но не всем моя песня понравилась. Позднее я узнал, что в некоторых городах ее вычеркивали из программы, не хотели, чтоб Плющенко выступал под нее. Но она прозвучала. Для многих она стала шоком, и люди звонили на радио, выясняли, кто автор. Вот так «долбанула» людей эта песня.

Вопросы к Богу

— Вы верите в Бога?

— Конечно. Ведь мы, казаки, православные люди. Моя бабушка все свои ценности в храм отвезла перед смертью. Мало ценностей было у бабушки, но она была верующей, настоящей казачкой. Нас растили, конечно, не так. Время было другое, о Боге никто не рассказывал. Но я верил в Него, как умел. Я не все понимаю. Бывают вопросы, на которые сложно ответить, например — почему мы так плохо живем, наш народ? И еще — почему так непросто сделать что-то хорошее, даже если стараешься? Я знаю, что все настоящее сложно, что жизнь и не может быть легкой. Но уж слишком приходится сложно, и я не всегда понимаю, за что же нас мучают.

— А бывают такие моменты, когда хочется перекреститься? Не в церкви, а где-нибудь — дома, в дороге?

— Бывают, но об этом я лучше стихами скажу. У меня есть такие стихи:

Всю ночь машина мчит меня, А утром рано на рассвете Я крикну: «Эй, вставай, заря, Не то проспишь ты все на свете!» Спросонья приоткрою глаз, И зарево меня окатит. Еще сильнее к жизни страсть Меня, бездомника, подхватит. У церкви по пути остановлюсь, Хоть часто и не верую я в Бога, И все же каждый раз тайком крещусь, Чтобы счастливою была моя дорога.

Что такое счастье

— А что такое счастье, вот для вас?

— Счастье?.. Сейчас, когда мне 63, я знаю, что такое счастье. Идти по своей огромной Родине, по своей земле — вот это счастье!

— Когда вы ощущаете себя счастливым человеком?

— Знаете когда? Когда в апреле я сажусь на поезд и еду на Дон — я его не предал ни в один из годов своей жизни. Приезжаю в родную станицу, на хутор — для меня это счастье. Когда мне дали звание заслуженного артиста, я взял серебряный портсигар, положил туда звание, написал гравировкой: «Дону моему с благодарностью» и бросил в Северский Донец. Мое звание там. Потом я получил медаль «За заслуги перед Отечеством».

— Что, и медаль туда же?

— И медаль.

— Счастье — это любовь, получается? К Родине, к Богу? Когда ты чего-то

добился, но главное в жизни не это, а то, что есть кому сказать спасибо, есть куда вернуться?..

— Получается, что так.

— Что вы могли бы пожелать читателям газеты «Вечный Зов»?

— Я лучше напишу.

— Спасибо вам за интересную беседу!

Вела беседу Ксения РОМАНОВА
Фотографии С. Романова и из архива В. Дерябкина