* * *

…Взвод, в котором служил ее старший сын, обстреливался немцами так, что головы поднять было нельзя. А у Василия вдруг прихватило живот. Да не просто прихватило: так болит, урчит, пучит — терпеть уже невозможно! Увидел командир, как корчится рядовой, как позеленело у него лицо, понял, что надо тому срочно «до ветру». Но не пачкать же в окопе! Поэтому, как только немцы небольшую передышку сделали, приказал он страдальцу бежать в кусты. А пока Вася в зарослях сидел, фашисты так по окопам ударили, что ни одного человека в живых не осталось…

Еще тетя Тоня до последнего своего дня постилась по средам и пятницам, точнее, совсем отказывалась от еды. И при этом больше не о спасении своей души заботилась, а просила Бога, чтобы не съеденную ею пищу. Он даровал ее детям. Наверное, Господь слышал тетину молитву, потому что всегда у нее было чем накормить свою огромную семью.

Случай с мандаринами

…На Театральной площади лотошница зазывала покупателей:

— Свежие мандарины! Поштучно! Покупайте сладкие мандарины!

Заморские ароматные фрукты были недосягаемой мечтой для Ани и ее друзей. Они с завистливым сожалением наблюдали, как маленькие оранжевые шарики исчезали в карманах или сумочках солидных дяденек и тетенек.

— Дети! — обращаясь к Ане, Генке и Ниночке, позвала лотошница. — Подойдите-ка сюда. Вы тут часто играете, я вас знаю — хорошие ребята! Мне отлучиться на пять минут надо, в кассу театральную сбегать за билетами. Сможете посторожить товар, пока я вернусь?

— Конечно, идите спокойно! — радостно ответила Аня и тут же с гордым видом заняла место лотошницы.

Резкий цитрусовый запах солнечных плодов мощной волной ударил в лицо девочки и стал медленно расплываться, гипнотизирующе обволакивая стоящих рядом ребятишек. Нестерпимо захотелось впиться зубами в золотистый морщинистый бочок мандарина, почувствовать терпкий вкус знойной кожуры и ощутить, как сок брызнет в небо, растечется по языку, как станет блаженно сладко…

Аня неожиданно вспомнила маленький чемоданчик под кроватью, который она обнаружила, доставая закатившийся карандаш. В нем лежали яблоки и… груши! Никогда она даже не пробовала груш, и вдруг дома, рядом, — душистые, желтые, наливные плоды с тонкой кожицей…

Чей это был чемоданчик? Почему он стоял под кроватью? Аня так никогда и не узнала, но красные рубцы на теле от провода, которым мать била ее за съеденные фрукты, заживали долго…

Мандарины были насыпаны на лотке большой горкой. Если взять всего три штуки (по одному на каждого), то это будет совсем незаметно. Девочка оглянулась по сторонам — поблизости прохожих не было, а те горожане, которые прогуливались на противоположной стороне площади, не обращали на детей никакого внимания.

— Ребята, — возбужденно зашептала Аня нервным голосом, — давайте возьмем по штучке, никто не увидит! — и первая потянулась рукой к мандариновой горке. Следом за ней, долго не раздумывая и жадно глядя на оранжевое сокровище, протянул руку Генка.

— Не дам! Не дам! — вдруг закричала маленькая Ниночка и, широко раскинув руки, попыталась всем своим худеньким тельцем закрыть, спрятать лоток от словно обезумевших старших сестры и брата. — Она же попросила нас по-сто-ро-жить! А вы? Что вы делаете?

Аня вздрогнула и отпрянула от лотка, словно услышала свистящий звук провода, которым замахнулись на нее.

«Я воровка… Я — воровка?!» — в ту же секунду пронеслось в сознании и ужасом охватило очнувшуюся душу девочки…

* * *

Анна Григорьевна тряхнула головой, словно хотела сбросить с себя тяжесть тех давних греховных помыслов. Мягкие седые волосы колыхнулись волной и застыли, обрамляя ее светлое красивое лицо.

— Когда лотошница вернулась, счастливо размахивая купленными билетами, — продолжила свое повествование Аннушка, — мы уже успокоились и смирились. Нельзя — значит, нельзя. Потерпим до лучших времен…

Вот видишь, моя дорогая, — обратилась Анна Григорьевна ко мне, — воровка я, замышляла украсть, значит, в генах это у меня где-то глубоко сидит… Теперь, когда слово осуждения готово сорваться с моего языка, я мысленно себе говорю: мандарины вспомни!

Между прочим, продавщица, увидев тогда маленькую Ниночку, закрывавшую собой лоток, так благодарно улыбнулась ей, что свет ее сияющих глаз я помню до сих пор. Потом она взяла с лотка три самых крупных мандарина и протянула их нам: «Спасибо, детки, выручили!»

Анна Григорьевна замолчала, а мне вспомнилось, как сама была… воровкой.

Случай с чужой сумкой

Училась я тогда в Ленинградском университете, далеко от родных и семьи. Побывать дома, хотя бы недельку, казалось несбыточной мечтой, и вдруг — такая возможность появилась! Да еще земляк собрался ехать на своей машине как раз в нужный мне день. И я напросилась к нему в попутчицы.

— Хорошо, поедем вместе, будешь следить, чтобы меня сон не сморил, — ответил Валерий Федорович, — только надо будет заскочить к моей сестре за вещами.

Мы долго колесили по городским улицам, пока не попали на Васильевский остров, где жила Лариса Федоровна. Миловидная женщина, которой на первый взгляд было где-то за пятьдесят, встретила нас приветливо, хотя и задержала на мне изучающий, недоверчивый взгляд. Наверное, чисто по-женски насторожилась: кто такая? Почему едет с братом? Какое имеет к нему отношение?

Надо сказать, что у меня с детства и до сегодняшнего дня сохранилась одна особенность: стоит только предположить, что кто-то обо мне может подумать плохо, как я сразу заливаюсь краской стыда. Ни в чем не виновата, а краснею. Ну, чем не доказательство моей «вины»?

Этим обстоятельством любил пользоваться Леня, дядька мой, который старше-то был всего на семь лет, а потому мы к друг другу испытывали скорее братские чувства. Соберутся, бывало, у бабушки его друзья, он и зовет меня. Только на пороге комнаты появлюсь, никакого подвоха не предполагая, Леня громко просит: «Наташа, покрасней!» И на глазах мальчишек я, к своему ужасу, просто сгораю от стыда.

Под взглядом Ларисы Федоровны и от собственных мыслей по этому поводу я чувствовала себя очень неловко, видимо, даже румянцем покрылась. Чтобы скрыть свое состояние, попыталась изобразить на лице невозмутимость и стала болтать о разных пустяках. Лариса Федоровна усмехнулась (мол, нас не проведешь!), опустила глаза и снисходительно слушала меня, допивая свой кофе.

Когда мы погрузили в машину многочисленные сумки, пакеты, коробки и отъехали от дома сестры Валерия Федоровича, я с облегчением вздохнула. Уже за Гатчиной водитель попросил достать из сумки, лежащей на заднем сиденье, пачку сигарет. Я поискала в темноте наощупь, но ничего не обнаружила.

— Не может быть, — сказал Валерий Федорович, остановил машину, включил свет и повернулся назад. — Не может быть! — вскрикнул он снова, но уже испуганно. — Мы же Ларкину сумку увезли! Башка моя садовая, что же я не проверил все перед отъездом? Неужели возвращаться придется? Сто километров проехали! Теперь сто — туда, потом сто — оттуда… представляешь?

Я молчала. Такая перспектива меня не радовала.

— Ладно, давай посмотрим, что в сумке, — предложил Валерий Федорович, — может, там нет ничего серьезного?

— А мне через неделю ехать назад — передам находку вашей сестре, — отозвалась я веселее.

В сумке лежал пропуск на завод, где работала Лариса Федоровна, и какие-то квитанции. Мы облегченно вздохнули и со спокойной душой поехали дальше…

* * *

Утром следующего дня в моей квартире зазвенел телефон. После первых слов, прозвучавших в трубке, я даже дышать перестала.

— Воровка! — кричала Лариса Федоровна срывающимся голосом. — Ты украла мою сумку! Ишь, добренькая какая нашлась — помогать она взялась… Это специально, чтобы мою сумочку прихватить! Без тебя бы вещи перенесли… Я сразу заметила, что у тебя глазки вороватые. Прикидывалась тут простушкой, зубы мне заговаривала…

Я молча выслушала все обвинения, потом попыталась оправдаться и удивиться: из-за чего такой шум, ведь в сумке ничего значимого нет? В ответ на мой вопрос Лариса Федоровна вдруг обрадованно уточнила:

— Ничего нет? — и тут же с наслаждением набросилась: — А ты полазила уже по чужой сумке?.. Воровка!

Много позже я узнала от Валерия Федоровича, что вызвало такое волнение у его сестры. Сумка оказалась с секретом: с двойным дном, — и лежали там деньги, достаточно приличная сумма.

Через неделю я стояла в назначенном месте на станции метро «Площадь Мужества» и с опаской ожидала Ларису Федоровну, мысленно ведя с ней бесконечный диалог, споря, обвиняя, возмущаясь, доказывая свою непричастность. Но когда она появилась передо мной в новом красивом пальто, в фетровой шляпке, разрумянившаяся и негодующая, я и слова не успела сказать.

— Давай сюда! — приказала Лариса Федоровна. Взяла сумку, заглянула в нее, пошарила рукой и, видимо, отыскав там заветные бумажки, радостно и шумно вздохнула. Потом, презрительно смерив меня взглядом, прошипела:

— А еще врач! Людям она помогает… Это же надо, какая бессовестная! Всю неделю возмущаюсь: как же так можно? Ну, и наглая!

Шло время. Иногда я вспоминала об этом случае, пытаясь вновь и вновь убедить себя простить Ларису Федоровну. Действительно, если встать на ее место, то можно допустить, будто бы незнакомка, то есть я, оказалась коварной воровкой… Да и что, собственно говоря, такого страшного случилось? Прощаю… Прощаю!

Но это был самообман. Никакого прощения на самом деле не происходило. Воспоминания обжигали меня старой болью незаслуженной обиды…

* * *

Через несколько лет пришло известие о том, что Лариса Федоровна тяжело больна. А вскоре мне сообщили, что она скончалась от злокачественной опухоли — еще и сорока дней не прошло.

Значит, сейчас ее душа проходит мытарства, — подумала я и перекрестилась: «Упокой, Господи, душу рабы Божьей Ларисы!»

И вдруг мне явственно представилось, как стоит Лариса Федоровна пред Богом, с одной стороны — Ангелы с ее добрыми делами, словами, мыслями и замыслами, а с другой — бесы-искусители со злыми… И вижу я среди этих злых дел мою обиду! Не дает она грешной душе дальше пройти, повисла тяжелым камнем на ее ногах… Это моя-то обида?! Страшно мне стало. Упала я на колени пред иконами и заплакала: «Господи, не наказывай Ларису за меня! Пустяк ведь такой… Не обижаюсь уже… Простила… Только не наказывай ее! И меня, грешную, прости!»

…Никогда больше те воспоминания не обжигали меня. Может быть, Он услышал?

Наталья СОВЕТНАЯ