Понедельник, 01 Февраль 2016 13:15 Автор  игумен Дамаскин (Орловский)

1 февраля Церковь празднует память священномученика Николая (Восторгова).

Февраль месяц, Великий пост начался; казалось бы, самое время задуматься над собственной жизнью. Но летит окружающий мир, как гоголевская тройка, не давая передышки подумать над главным, чему-то подвести итог. И так выходит, что современный человек не сам себе хозяин, не туда идет, куда хочет и куда уже было решился идти, а словно присел на приступку тарантаса — и летит вместе с ним неизвестно куда и зачем. А когда-то было не так, не совсем так. Хотя и всегда внешний выбор был невелик и самопринудительно многое приходилось делать, что называется «учись-трудись» — куда денешься, но что касается внутренней свободы, чтобы в простоте чистой души любить мир и окружающих тебя людей, твоих ближних, то тогда для этого было время поблагоприятней. Иван Шмелев был писателем и, так сказать, искусством слова воссоздал прекрасный мир, в котором могло пройти детство верующего ребенка. Но оказывается, что и не писатель вовсе, а пастырь, скончавшийся в Соловецком концлагере и похороненный там в безымянной могиле, может воспринять мир в полноте и красоте почти остановившегося мгновения.

«Родился я 1875 года, ноября 21 дня, — писал отец Николай, вспоминая свое детство, — в селе Никологорском Вязниковского уезда Владимирской губернии, родитель мой был псаломщик Христорождественской церкви Евдоким Михайлович Восторгов…

…По окончании сельской школы мне отец объявил, что 16 августа повезет меня во Владимир (поступать в Духовное училище), и тогда мне впало в голову, что скоро-скоро придется расстаться со всей своей природой милой: садом, рощей, речкой, полем и лужками, где резвился со своими товарищами, а главное, никогда я не мог смириться с расставанием со своими родителями и сестрами. В семействе меня очень любили… но надо сказать, что баловства никакого мне не позволяли, так как отец и мать были очень религиозные и строгие в дело, но никак не зазря. Никогда они не позволяли мне и прочим сестрам, чтобы прогулять всенощную или проспать заутреню и обедню, это было недопустимо. Хотя действительно, иногда и не хотелось вставать рано, но, боясь гнева родителей, встаешь и идешь. В конце концов, как остаюсь благодарен за это и всегда вспоминаю своих родителей за их доброе воспитание, которым пользуюсь я и в настоящее время, воспитывая своих детей…

…Около двух часов ночи приехали во Владимир, который я еще не видывал; пробывши на вокзале до рассвета, пошли в город прямо в Успенский собор, который славится по старине и святыней… С каким трепетом и страхом и усердием прикладывался к мощам, прося помощи, чтобы выдержать экзамен. Да, действительно, сильна была детская вера в то время. О, если бы такая и осталась бы до дня смерти!..

По окончании приемных экзаменов было объявлено всем явиться к молебну в училищную церковь… Когда священник начал молебен, то все стали петь молитву Святому Духу «Царю Небесный», даже из числа предстоящих, то есть наших родителей. Смотрю в публику и вижу своего седенького старичка-отца, который тоже подпевал и молился со всяким усердием и чистым сердцем о ниспослании Духа Святого на учеников и благодати познания в учении. Глядя на него, невольно потекли слезы, что приходит уже минута расставания на долгое время, и Бог весть, еще увидимся ли, так как отец был здоровьем слаб…

Придя на квартиру, отец объявил, что отправляется восвояси, так как проживаться понапрасну нет смысла, да и средства уже все повысохли, даже не осталось на дорогу, и ему, старику, пришлось идти 150 верст пешком. Это меня сильно взволновало: как он пойдет в такое расстояние, а вдруг что с ним случится по пути! И слезы полились ручьем. Отец всячески утешал меня, уговаривал, но я не обращал никакого внимания на его уговоры — шел с ним городом и плакал, плакал безутешно. Прошедши весь город и зашедши за заставу, отец простился со мной, прослезился так же и, благословив, сказал: «Иди с Богом на квартиру, не скучай, я после Покрова приеду навестить тебя»…

…Кончились уроки в тот год, помню, 31 мая… Получивши билет отпускной, с радости пошел в город и там присланные деньги на дорогу все истратил, осталось только 15 копеек, ехать на них далеко не уедешь. Ну что ж, тужить не буду, дни не куплены, не в два, не в три дойду пешком до дому. Так и сделал…

Шел не торопясь, утро было хорошее, пойду, пойду да сяду, время идет, стал нагонять меня народ, и я очень был рад и доволен, что иду не один. Вот сел посидеть на тропке, и подходит ко мне женщина, она спросила меня: «Куда идешь, молодой странничек?» Присела ко мне, все расспросила: «Есть ли у тебя чего поесть и есть ли на дорогу копейки?» Я открылся ей по чистой совести, что ни того ни другого не имею, кроме как одной только копейки. Она пособолезновала мне, развернула узел, дала мне хлебца, пирожка и еще чего-то, да говорит: «Вот придем в город, я там тебе дам сколько-нибудь копеек на дорожку». Я поблагодарил ее и пошел с ней. Пришедши в Ковров, она мне действительно дала 10 копеек и еще купила две булки и направила меня на путь, по которому я должен был идти дальше.

Вышедши из Коврова, я пошел далее веселой поступью, зная, что у меня в сумке есть чего поесть да и деньжонки, хоть немного, а для меня дороги были эти гроши. И так весь день шел и дошел этим днем до своей родной станции, но уже захватил ночь, так что мне пришлось ночевать на станции, а утром до обедни прийти домой. Так и вышло: как распланировал, так и сделал — как раз ударили родные колокола, и я явился под кров родной семьи. Что было у меня радости, когда я увидал всех в полном благополучии, не могу даже и описать. Одним словом — дома, на полной свободе, в кругу своих родных.

Дня два не выходил из дому никуда, дал вполне отдохнуть после странствования ногам, потом стал ходить с матерью на стойло доить коров: она с дойницей в табун, а я на овраг, так назывался пруд, в котором мы, покудова мать доила коров, купались. Весело было, как вспомнишь! Так время шло, ни о чем не помышлялось. Пришло время и работы: сначала косили лужки с отцом, сушили траву, убирали в сенницу, а там и рожь поспела. Ходили в праздничный день в поле с отцом и матерью смотреть на рожь, годна ли жать. Ну что за раздолье, что за приволье — подойдем к речке, искупаюсь, и к вечеру возвращаемся домой, где уже сестры приготовили чай. Бежишь в сад, нарвешь вишен, малины, смородины и крыжовнику, которых у нас было вдоволь, и после гулянья как приятно посидеть за столом, попить чайку и закусить. Да, действительно, было золотое время, которое уже не вернется более, так что, детки, дорожите этим временем, когда еще нет у вас за родителями никакой заботы и печали…»

В 1915 году Николай был рукоположен во диакона и направлен в село Дедово Муромского уезда. Там он прослужил до 1927 года и в апреле того же года был рукоположен во священника к церкви села Голянищево. Через год отец Николай переехал служить в село Чулково Вагского района Нижегородской области и прослужил здесь до дня ареста. В середине июля 1929 года местные власти объявили священнику, что он будет выселен из церковного дома. Прихожане выразили протест против действий властей, тем более что дом священнический был построен ими самими.

После этого отец Николай был арестован и заключен в тюрьму в городе Муроме, откуда он написал родным: «Любимые мои детки и внучки, благоденствуйте!.. Как я вам благодарен за ваше ко мне сочувствие. Так как ведь я человек бездельный и аппетит плохой, ничего не хочется, все время я свой паек отдаю, а питался тем, что вами присылалось. Теперь вы меня снабдили надолго, и, кроме известия о себе и наших, ничего не шлите… Я, как человек бездельный, могу и день и два пробыть без пищи, а вам и малым детям этого недопустимо… Приходят великие праздники, а мне приходится быть без службы — как это для меня тяжело и больно; чуть услышишь звон, и невольно сердце обливается кровью, погрустишь и в душе помолишься, и тем довольствуешься. К счастью моему, в камере нашей собрались все верующие, так что и помолишься иной раз, как и дома, и не слышишь со стороны никаких насмешек, одно только, что нет таких духовных книг, которые бы почитал я с великим удовольствием.

Благодать, мир и любовь да ниспошлет на вас Господь Бог и благословение Господне на вас Того благодатию и человеколюбием всегда ныне и присно и во веки веков. Остаюсь ваш отец, священник Николай Евдокимович Восторгов».

20 ноября 1929 года особое совещание при коллегии ОГПУ приговорило отца Николая к трем годам заключения в концлагерь, и он был отправлен в 4-ю роту Соловецкого лагеря на Большой Соловецкий остров. Но недолго ему пришлось здесь пробыть — он скончался в Соловецком лагере особого назначения 1 февраля 1930 года.